Глава 9Глава 9. ПОЛИТИКА В РОССИИ
«Честно говоря, на политику мне наплевать. Единственное, что меня сейчас интересует, — это заработать денег и построить свою жизнь. Я же знаю, что никакой демократии у нас еще сколько лет не будет, так что я не собираюсь тратить на нее ни энергии, ни силы», — говорит Петр и лениво выдувает сигаретный дым через ноздри.
Петру — или Пете, как зовут его друзья, — двадцать шесть лет, он историк по образованию, происходит из хорошей семьи и владеет успешным маркетинговым предприятием в Москве. Мы встречаемся не очень часто, потому что оба слишком заняты каждый своей работой. Но мы поддерживаем отношения с тех пор, как я брала у него интервью как у молодого российского предпринимателя. Петя — человек любознательный. Среди прочего он интересуется Финляндией и тем, как Финляндия построила стабильную демократию и развитую рыночную экономику, одновременно умудряясь сохранять хорошие отношения с Москвой.
«Вы классные, — любит говорить Петя. — Вы все делаете правильно. Эстонцам неплохо бы у вас поучиться». Мы сидим в любимом Петином ресторане «Антрекот» на Никитском бульваре, в центре Москвы. Здесь элегантная обстановка, клиенты состоятельные. Но не нувориши. Средний класс в России увеличивается постоянно, все больше людей приходит к благосостоянию благодаря нормальной работе.
Петя — один из них. Конечно, стартовые условия у него были лучше, чем у многих, но свое предприятие он создал совершенно самостоятельно. Петя почти двухметрового роста, он крупный, с бритой головой и косичкой на затылке. Петя ездит на «Харли Дэвидсоне» и одевается в мешковатые джинсы и футболку, что весьма необычно для Москвы, где очень важно выглядеть представительно. Но у Пети свой собственный имидж. Он тщательно продуман и потому тоже производит нужное впечатление.
Петя — один из тех людей, с которыми я люблю поговорить о российской политике. Образованный, либерал, умный, много путешествует. И в то же время очень русский. Гордится своей страной. И реалист. «Я хочу жить в нормальной стране. В стране, где предпринимателю не нужно часами простаивать в очереди в налоговую инспекцию, только чтобы заплатить налоги. Я знаю, как обстоят дела на Западе, и мне больше всего хочется, чтобы я мог жить в подобном обществе. Но sorry — здесь это не работает. Сейчас, во всяком случае».
По словам Пети, в России все еще нет благоприятной почвы для демократии: «Демократия предполагает компромиссы. А у нас в России нет культуры компромиссов. Зато есть право сильного».
Несмотря на это, Петя необычный российский избиратель: он искренне верит, что ходить на выборы — важно. Со времени своего совершеннолетия он не пропустил ни одних выборов. И собирается ходить и дальше: «Я считаю, что нужно участвовать в выборах, хотя у моих партий нет ни малейшего шанса быть избранными. Но я все равно голосую. Это вопрос принципа. Демократию нужно поддерживать, и когда она слаба — тоже».
В то же время сегодня Петя хочет, чтобы статус-кво сохранялся. Как гражданин страны он волен ездить куда угодно и думать что угодно, и этого пока достаточно. «На самом деле я думаю, что никаких изменений при новом президенте не произойдет. По-моему, пускай все остается, как сейчас. О'кей, у нас нет демократии, как на Западе. Но я могу говорить и думать что хочу, могу ездить куда хочу, могу зарабатывать деньги. Мне этого достаточно. Меньше всего мне хочется революций — они в России всегда заканчиваются одинаково».
Многие русские рассуждают, как Петя, то есть стабильность для них важнее демократии. За последние восемь лет жизнь стала хоть сколько-нибудь более предсказуемой, раньше россияне этим не были избалованы.
Демократия все еще кажется большинству ненужной роскошью. Люди заняты выживанием, повседневной жизнью, попытками улучшить ее. На свободу, которая была при Ельцине, многие наплевали: для чего она нужна, если в стране полный бардак?
Это одна из причин того, что демократическое движение в России так слабо. Обыватели не доверяют демократии. Русские не хотят ходить на демонстрации — они хотят получать зарплаты и пенсии вовремя.
Презрение к политикам безмерно. И для этого есть основание. Самая главная причина — отсутствие в России сколько-нибудь функционирующей партийной системы.
На Западе большинство партий появляется из общественных движений. Какая-то общественная группа хочет выразить свои интересы, одновременно борясь с несправедливостью. Лучший пример — рабочее движение, старейшее политическое движение в Финляндии. Рабочие требовали, чтобы они были справедливо представлены в обществе. Это угрожало интересам привилегированных слоев, но после гражданской войны 1917–1918 годов антагонисты научились сотрудничать и находить компромиссы, а именно так и делается политика. Ставились новые вопросы — и одновременно создавались новые партии. Некоторые стали постоянными, например движение «зеленых».
В России партийной системы никогда не было. Современные партии не выкристаллизовались из народного движения — их штампует или Кремль, или какой-нибудь гений популизма, задумавший сделать карьеру.
Партии можно условно разделить на три группы:
• партии власти, которые являются не более чем продолжением Кремля («Единая Россия» и «Справедливая Россия»);
• оппозиционные партии, которые пришли к соглашению с Кремлем о том, какую роль они должны играть (либерал-демократы, коммунисты);
• собственно оппозиционные партии, которые эффективно замалчиваются прокремлевскими СМИ («Яблоко»).
Так что за какую партию голосуют люди, никакой роли не играет, — это никак не влияет на власть. Две первые из вышеназванных партий сами и есть власть, а у последних нет возможности быть услышанными. В выборах принимают участие пятьдесят — шестьдесят процентов населения России, и существует значительный риск того, что в будущем число голосующих упадет ниже пятидесяти процентов. Российские избиратели мыслят здраво и понимают, что власть не собирается прислушиваться к ним.
Российские оппозиционные партии стоят перед выбором: пойти навстречу власти или потихоньку угаснуть. Однако многие политологи говорят, что у оппозиции может появиться шанс, если оппозиционные силы окажутся способны на сотрудничество.
«Возможности правительства удерживать власть небезграничны. Конечно, властям удается до определенной степени подделывать результаты, но не полностью. Утверждать, что все голоса в России покупаются — грубое преувеличение», — считает политолог Дмитрий Орешкин. Я беру у него интервью в Москве перед думскими выборами 2007 года.
Иначе говоря, собственно оппозиционные партии, которые набирают достаточно много голосов, могли бы пройти в Думу. Проблема в том, что самые яркие личности оппозиции — Григорий Явлинский, Ирина Хакамада, Михаил Касьянов — не уживутся вместе. Их эго слишком велико. Они уже дискредитировали себя в глазах избирателей, продемонстрировав больший интерес к собственной политической карьере, чем к будущему демократической оппозиции.
Явлинский, Хакамада и Касьянов — главные фигуры российской демократии, которые не рискуют напрямую. Они не выходят на уличные демонстрации и не вступают в рукопашную с Кремлем. В этом нет ничего, что вызывало бы презрение, — все трое подвергаются довольно большому риску уже из-за того, что явно не хотят иметь никаких дел с Кремлем.
На улицу выходят Гарри Каспаров, Эдуард Лимонов и Владимир Рыжков. Цель Каспарова и Лимонова — не столько пройти в Думу, сколько создать власти как можно больше проблем. Настойчиво организуя так называемые Марши несогласных по всей России, они вынудили власть вести себя как перепуганный слон: демонстрации подавлялись с вопиющей жестокостью, хотя демократическое движение не представляет для Кремля особой опасности. С этой точки зрения Каспаров и Лимонов добились гораздо большего успеха, чем их коллеги Явлинский и Хакамада.
Но даже если бы демократические партии проникли в Думу, это почти ничего не значило бы. Дума не законодательный орган в западном смысле этого слова, то есть учреждение, которое инициирует и принимает законопроекты. Задача Думы — одобрять законопроекты президентской администрации, что она и делает, повинуясь чувству долга и без лишних разговоров.
Власть не у Думы, а у президента. Дума не сумела создать себе статус избранного народом органа, как в президентских демократиях, то есть стать противовесом президенту. Вместо этого она стала собранием чрезвычайно интересных в принципе личностей, которые затевают блестящие телешоу, кулачные бои и состязания в красноречии.
У членов Думы высокие зарплаты, прекрасные квартиры и множество льгот. В первую очередь думцы развивают коммерческую деятельность, то есть продают свои услуги в разных областях общественной жизни. Они занимаются лоббированием, ходят на тусовки и коктейли. Но у них нет никаких шансов реально повлиять на действия правительства, например, сместив его.
Не в этом их задача. Их задача — одобрять предложения Кремля, возможно, меняя в них какие-то детали.
Таким образом, в России стать политиком — это бизнес-концепция. Тот, кому удалось быть избранным в Думу, обеспечил свое экономическое будущее. Одновременно человек получает доступ к информации и каналам, которые могут оказаться чрезвычайно полезными. Не случайно многие члены Думы — известные бизнесмены, каким был, например, олигарх Борис Березовский до своего бегства из России.
Другие общественные деятели тоже видят преимущества высокооплачиваемых рабочих мест, которые обеспечивают им еще одну площадку для завоевания общественного признания, не заставляя при этом нести политическую ответственность ни за одно решение. Например, в российском парламенте заседают кинорежиссер Станислав Говорухин, эстрадный певец Иосиф Кобзон, девятикратная чемпионка мира по спортивной гимнастике Светлана Хоркина и олимпийская чемпионка по конькобежному спорту Светлана Журова.
Не сказать, чтобы российский парламент сильно отличался от финского. У нас тоже заседает множество знаменитостей.
«Драки, скандалы… конечно, это все выглядит комично, но в первую очередь вызывает чувство неловкости. Что о нас подумают в мире? Дума в том виде, какая она сейчас, совершенно не нужна», — говорит Валерий Кияшко, российский избиратель и кадровый офицер, с которым я беседовала у него дома на кухне перед думскими выборами 2007 года.
Поэтому русские не верят народным избранникам, зато верят президенту. Это разумно. Президент — единственная сила в России, которая действительно способна что-то изменить.
Пытаться сделать что-то политическим путем — затея в принципе мертворожденная. Вместо этого перемен добиваются, устанавливая контакт с властью. Тот, кто не хочет признавать власть, немедленно оказывается на обочине — это проблема Явлинского и Хакамады.
Иными словами, следует исключить возможность построения гражданского общества в России.
«Чепуха», — говорит Людмила Алексеева, председатель российской Хельсинкской группы, российская гранд-дама в том, что касается защиты прав человека.
Я встречаюсь с ней весной 2007 года в связи с маршами несогласных. Алексеева, которой за восемьдесят, принимает меня в своей просторной квартире в самом сердце Москвы, возле Старого Арбата.
Алексеева руководит Хельсинкской группой еще с советских времен. Она абсолютно бесстрашный человек и верит в перспективы диссидентского движения в России. Алексеева говорит долго и обстоятельно, но ее мысли острее бритвы: «Русские никак не поймут, что есть демократия и как их собственное поведение во время выборов связано с властью. Но кое-чему русские научились, а именно — отстаивать свои интересы. Народу не нужна демократия — пока. Но люди хотят иметь возможность распоряжаться своей жизнью. Есть объединения автомобилистов, людей, которых обманули с квартирами, и так далее».
Тяжелое постсоветское житье и бездушная рыночная экономика закалили и многому научили определенную группу граждан. Это та самая группа, которая в конце концов перестанет мириться с тем, что Кремль попирает ее интересы, говорит Алексеева: «Рыночная экономика поделила нас на два сорта людей: тех, кто справляется сам, и тех, кто не может этого. Те, кто вышел из всех передряг, кому удалось построить новую жизнь своими собственными руками, ничего не должны государству. Они стали самостоятельно думающими людьми, способными отстаивать свои интересы. Этого-то в Кремле никак не поймут. Обитатели Кремля считают, что граждане все еще думают по-советски».
Я вспомнила слова Алексеевой через год, когда делала репортаж о феномене точечной застройки, то есть строительстве новых домов на слишком маленьких участках московской земли. Москва страдает от ужасающей нехватки жилья, и любой свободный участок земли в черте города баснословно дорог. Могущественные строительные предприятия добывают разрешение на строительство на непропорционально маленьких участках. В результате строители частенько просто-напросто прихватывают участки соседней земли, чтобы построить высотку класса «люкс» в тридцать — сорок этажей. Но москвичи больше не хотят с этим мириться — они создают организации, подают на строительные корпорации в суд и просто поднимают шум. «Это помогает. Теперь случаев незаконного строительства меньше. Естественно, они продолжаются по всей Москве, но власти стали внимательнее присматриваться к строительным предприятиям. Государственным мужам просто не хочется иметь проблемы с массой озлобленных обывателей», — сказал Александр Кульпин, один из активистов, с которыми я беседовала.
В России все больше сознательных и уверенных в себе граждан, считает Людмила Алексеева. Однако на пути к России, в которой есть настоящие партии и функционирующая партийная система, придется сделать еще немало шагов. Партии все еще занимаются фиктивной борьбой — вся их энергия уходит на то, чтобы очернять друг друга, а не на сотрудничество и поиски компромиссов. Это совершенно естественно, так как им не позволено принимать какие-либо решения. Кремлю не нужно совместное принятие решений — Кремль хочет сам принимать все решения, получая потом благословение Думы.
Мысль о регулярной смене власти в результате регулярно проводимых выборов приводит Кремль в ужас. Это происходит из-за того, что в российской политической игре проигравший уже не сможет вернуться во власть. В старые времена его лишали жизни, изгоняли из страны или ссылали в монастырь. У того, кому посчастливилось захватить власть, только одна задача: любым способом удержать ее.
Вот почему граждане России в большинстве своем так равнодушны к политике. Такое равнодушие закономерно. Все равно ничего не изменится.
Но в отличие от множества людей, живущих при половинчатых и полных диктатурах, русские не существуют в информационном вакууме — они могут свободно путешествовать и без ограничений пользоваться Интернетом. Это не делает россиян полноценным гражданским обществом, но создает условия для появления самостоятельно мыслящих граждан. Поэтому вполне вероятно, что Людмила Алексеева в перспективе окажется права.
Глава 10
Глава 10. РОССИЯ. ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Когда я приехала в Москву, одной из моих первых задач стало обзавестись фальшивой регистрацией. У меня была временная виза, поэтому я не могла зарегистрироваться, что в России надо делать обязательно всякий раз, приезжая в какой-нибудь город. Однако зарегистрироваться я не могла, так как у меня не было постоянной визы и жила я не в гостинице.
Моя приятельница решила, что жить в Москве два месяца без регистрации рискованно. И предложила мне состряпать фальшивую регистрацию. Это оказалось до смешного просто: найти в Интернете фирмы, позвонить туда и объяснить, что требуется. Через несколько дней я, заплатив 25 евро, — списалась в получении фальшивой двухмесячной регистрации.
Эти деньги работодатель, естественно, мне возместил. Иными словами, наша телекомпания согласилась обвести вокруг пальца российские власти, что совершенно нормально. Думаю, что большинство работодателей зарубежных корреспондентов в России рано или поздно оказываются перед необходимостью так или иначе обмануть власти. Мое нарушение незначительно — у меня есть коллеги, которые работают без официальной аккредитации по нескольку месяцев, пока российский МИД обрабатывает их заявления.
Живя в России, следует усвоить один очень важный момент, а именно: в каких ситуациях можно а) нарушать правила, б) толковать их в какую угодно сторону и в) когда, напротив, надо соблюдать правила от и до.
Исходный пункт следующий: ни одно правило не является абсолютным. Любой русский знает, что правила существуют не ради всеобщего блага; они суть бессмысленные выдумки мелкотравчатых бюрократов. Обычного для скандинавов представления о моральном императиве, который заставляет следовать закону, в России не существует.
Нет никаких моральных императивов — есть только разные способы выжить в ненадежном, несправедливом и непредсказуемом обществе. Поэтому русские, прокладывая свой путь в бурном мореобщественной жизни, даже не помышляют овсеобщем благе. Они думают лишь о благе своем и своих близких.
Это не имеет ничего общего с эгоизмом, напротив, русская культура по своей природе культураколлективная. Однако не рационалистская. На общество полагаться нельзя — полагаться можно лишь на самого себя. Никогда за всю российскую историю у западных правовых принципов не было прочного основания, даже при императоре Александре II, который провел множество реформ по второй половине XIX века. Тогда была реформирована судебная система, появились независимые суды, и основным принципом стало соблюдение судьями закона, а не капризов начальства.
Как бы то ни было, реформа оказалась полумерой, потому что общая юридическая система не распространялась на крестьян.
Семьдесят лет социализма и десять лет дикого капитализма эффективнейшим образом разрушили фундамент для создания правового общества в России. Сегодня существует формально независимая судебная система. Но на деле суды принимают решения по приказу или верхних слоев политической элиты, или того, кто больше заплатит. Поэтому доверие к судам сохранилось у очень немногих.
В связи с этим вселяет оптимизм тот факт, что все больше русских отправляются отстаивать свои права в суде. Часто это потребители, не желающие мириться с тем, что их обманули, — например, люди, купившие несуществующие квартиры. Шансов выиграть дело у них по-прежнему немного, но люди эти часто приглашают представителей прессы. Иногда это приводит к тому, что суд выносит обвинительный приговор предприятию, обманувшему своих клиентов.
Типичнейшим примером обыденного нарушения правил служит как раз закон о регистрации. Человек, приезжающий на постоянное жительство в какой-нибудь город, должен зарегистрироваться в нем. Москва — самый большой город России, и растет он неконтролируемо — никто не знает, сколько народу приезжает сюда каждый год, так как большинство приезжих не регистрируется.
Закон о регистрации остался еще с советских времен, когда власти зорко следили за деятельностью граждан. Но ограничение свободы передвижения уходит корнями гораздо глубже. В течение последних столетий большинство русских жили, как рабы, при хозяине — почти все земледельческое население состояло из крепостных крестьян. Они являлись личным имуществом хозяина и были привязаны к своему клочку земли от колыбели До могилы. Крепостничество в России было отменено только в 1861 году, при Александре II.
Желание контролировать передвижения граждан при коммунистах никуда не делось. По Советскому Союзу люди ездили с так называемыми внутренними паспортами — получить заграничный паспорт было практически невозможно. Труднее всего было переехать в Москву, так как количество приезжих ограничивалось строжайшими регистрационными требованиями.
И внутренние паспорта, и требования регистрации сохранились и в нынешней России. В то же время появилось великое множество возможностей обойти правила. Слава богу, что свершился хотя бы такой прогресс, иначе Москва потеряла бы огромную часть своей динамики и энергии. Ведь город сделали цветущим приезжие, и, как ни крути, самые презираемые из них — таджики, узбеки, азербайджанцы — незаменимы для Москвы. Кто еще будет подметать улицы, строить новые дома или продавать на рынке фрукты и овощи?
Собственно, последнего занятия власти в торопливом стремлении обеспечить работой россиян лишили всех, у кого нет российского гражданства. В результате множество рынков наполовину опустело. Без приезжих жизнь в Москве попросту замрет.
Из всех моих знакомых, приехавших в Москву, официально зарегистрировались очень и очень немногие. Это удавалось только тем, кто купил квартиру или вступил в брак с коренным москвичом или москвичкой.
Причина проста: сделать себе настоящую регистрацию или невозможно, или очень хлопотно.
Самое труднопреодолимое препятствие в том, что нужно предъявить действующий договор о найме жилья. Ни один хозяин, сдающий квартиру внаем, такого документа не даст, потому что не платит налогов со своего дохода от квартиры. Иными словами, процесс невозможно даже начать.
Причина номер два состоит в том, что большинство не считает, что им вообще нужна регистрация. Некоторые делают себе фальшивую регистрацию, просто отыскав в Интернете нужные фирмы. Эти фирмы совершенно открыто рекламируют себя в метро и по всему городу.
И вообще, ничего страшного не случится, даже если милиция тебя сцапает. Часто из положения удается выпутаться благодаря уверенному, независимому поведению — при условии, что ты белый и этнический русский (выходцам из Центральной Азии и кавказцам всегда приходится откупаться). В худшем случае придется отдать денежку, но и это менее хлопотно, чем делать регистрацию.
Все это, разумеется, приводит к целому ряду неприятных последствий. Невозможно проголосовать там, где живешь, — придется ехать в родной город, который может находиться на расстоянии в несколько тысяч километров. Возможно, это и не является основной причиной низкой избирательной активности россиян, но я убеждена, что такое объяснение по меньшей мере небезосновательно.
Невозможно получить официальные документы там, где живешь. Когда моя подруга выходила замуж, ей пришлось проехать полторы тысячи километров до Мурманска и столько же обратно, чтобы получить паспорт со своей новой фамилией. Дистанцию пришлось пройти дважды — в первый раз она подавала заявление на смену паспорта, а во второй приезжала забрать готовый паспорт. Итого ей пришлось проехать шесть тысяч километров — из-за того, что она не сумела зарегистрироваться в Москве.
Позже она купила квартиру в Москве и наконец смогла зарегистрироваться. И все-таки ей пришлось еще раз проехать полторы тысячи километров до Мурманска и столько же обратно, чтобы выписаться из Мурманска. По телефону она не могла этого сделать. В Москве требовали печать, удостоверяющую, что она выписалась из Мурманска.
Система просто идиотская. Поэтому и сложились две параллельные реальности: реальность, в которой, по мнению служащих Министерства внутренних дел, живут граждане, и та, которая существует на самом деле.
С бюрократией, окружающей иностранных журналистов, не стало проще — в последние годы положение только ухудшилось. Когда я во второй половине девяностых начала писать репортажи о России, президента страны звали Борис Ельцин, и контроль над СМИ был в большой степени ослаблен. Уже тогда журналисты, работающие в России, конечно, должны были иметь специальную аккредитацию Министерства иностранных дел. В то же время можно было спокойно работать и без нее, и в России было полно финских журналистов, которое ездили туда-обратно по туристической визе.
Я довольно много написала во время своих частных путешествий, в которые я ездила, естественно, по туристической визе. Когда поездки стали более регулярными, в газете «Хювудстадсбладет», на которую я тогда работала, решили, что мне надо сделать годовую российскую визу и российскую аккредитацию, чтобы я из Хельсинки могла следить, что делается в России, и меня можно было быстро отправить туда на задание. Я позвонила в российский МИД, чтобы выяснить, как и что; мне доброжелательно ответил очаровательный господин, который много лет занимался аккредитациями журналистов из Скандинавии.
Мои документы пошли в министерство. Процесс в общей сложности занял почти год; за этот год в министерстве произошла смена поколений (смена власти в Кремле имела место несколькими годами раньше). Очаровательного господина сменил молодой человек, застать которого было невозможно.
В результате, когда МИД наконец сообщил о своем решении, я получила аккредитацию и годовую визу, но как корреспондент с местом работы не в Финляндии, а в Москве. Министерство хотело ограничить число журналистов с постоянной аккредитацией, которые освещают события в России из Финляндии. Их слишком много, объяснил молодой человек по телефону.
«Разве вы не понимаете, что в таком случае я все равно приеду, только по туристической визе? Почему вы не даете мне сделать это законно?» — зашипела я в трубку чиновнику, которого, кажется, забавляло мое бешенство.
Справедливости ради надо сказать, что он не стал упрекать меня за эту вспышку, когда я через два года объявилась в Москве как корреспондент финского телевидения. Меня не оштрафовали за былые нарушения. Может быть, потому, что многие чиновники сами знают о параллельной реальности, в которой все живут, но в первую очередь, наверное, потому, что я явилась из незначительной, с российской точки зрения, страны как представитель незначительного СМИ. Служащие Министерства иностранных дел концентрируются на серьезных странах — США, Великобритании, Германии, Франции — и серьезных СМИ — Би-би-си, Си-эн-эн, «Нью-Йорк Таймс». Просто милость господня, что у министерских чиновников не остается энергии на финских гномов.
Чтобы работать в России, иностранному журналисту нужно получить два документа: аккредитацию российского МИДа и годовую визу. Процесс может занять несколько месяцев, ибо дело это нелегкое, особенно когда подаешь заявление в первый раз. И не из-за того, что требования невыполнимы, а потому, что процесс сложный и хлопотный, а документы должны быть оформлены так, как хочет министерство. К тому же правила могут поменяться когда угодно.
Российский МИД требует, чтобы были поданы: письмо от работодателя, письмо от московского отделения, копия паспорта и визы, а также две фотографии.
Когда твое заявление одобрят, ты получаешь аккредитацию, и тогда можно подавать заявление на годовую визу. Делается это не в Министерстве иностранных дел, а в московских отделениях Министерства внутренних дел. Имея при себе письмо из МИДа, копию договора с домовладельцем и еще кое-какие другие документы, оставляешь новое заявление.
Очень важно, чтобы в документах не было ошибок. Когда я через год пришла продлить аккредитацию, мидовский служащий всполошился. Он протянул мне письмо, которое я должна была отнести в Министерство внутренних дел, чтобы продлить аккредитацию, и ткнул пальцем: «В паспорте ваше имя написано как „Анна-Лена", а в старой визе стоит „Анна Лена". Надеюсь, у вас не возникнет проблем, когда вы будете продлевать визу».
Какое счастье, что чиновники из МВД не придали значения пропаже дефиса.
Так что в России документы следует держать в порядке. Однако существуют ситуации, когда приходится выбирать: или ты нарушаешь закон, или упускаешь возможность сделать хороший репортаж.
Я считаю, что мой долг московского корреспондента — вести репортажи даже из регионов, подобных Чечне, республике, которую буквально сровняли с землей во время одной из самых ужасных гражданских войн современности, в 1994–1996 годах и с 1999-го, длившейся примерно еще пять лет. Пока у региона был статус «зона контртеррористической операции», зарубежным журналистам запрещалось передвигаться по нему, если они не входили в официальную журналистскую группу. Запрет не распространялся на российских журналистов, и этот факт подкрепляет подозрения в том, что за запретом стоит вовсе не забота о безопасности журналистов. Скорее всего, Кремль хотел знать, чем занимаемся мы, зарубежные журналисты.
Российское Министерство иностранных дел организовывало для журналистов регулярные поездки в Чечню — поездки, во время которых журналистов, разумеется, строго контролировали, и работать самостоятельно было сложно. Я давно собиралась отправиться в одну из поездок, но на них каждый раз накладывались какие-нибудь другие командировки.
В течение 2007 года другие журналисты сообщали мне, что положение в Чечне значительно стабилизировалось. У меня была чеченская спецаккредитация, так что в принципе я могла бы посетить Чечню законно. Поразмышляв несколько дней, сняла телефонную трубку, позвонила в кадыровскую администрацию в Грозном и сообщила, что выезжаю. На том конце сказали: «Добро пожаловать!»
Поездка прошла блестяще. Я свободно перемещалась по Грозному, брала интервью, у кого хотела, и снимала все, что хотела. Время от времени мне на мобильный звонили из администрации Кадырова, проверяя, «все ли в порядке». Перед отъездом из Грозного я дала короткий и довольно неопределенный устный отчет о том, что за репортажи я сделала. И всё.
Я не сомневаюсь в том, что администрации Кадырова были известны мои передвижения по Грозному. Скорее всего, это одна из причин, по которой поездка прошла хорошо. Чечня — маленький регион, который Рамзан Кадыров сейчас контролирует почти полностью. И именно его законы распространяются на тех, кто ступает на землю Грозного, — его, а не Москвы. Это одно из обычных для России разногласий между разными государственными учреждениями. Из-за полного отсутствия открытости и демократического контроля они живут своей собственной жизнью. Они не контактируют друг с другом и нередко руководствуются совершенно разными интересами. Поэтому в государстве российском не следует рассчитывать на то, что левая рука знает, чем в этот момент занята правая.
Даже если добыть все необходимые документы, Не следует думать, что удастся избежать проблем. Власти не в курсе, как действуют правила, особенно в провинции. Чем дальше от Москвы, тем больше риск, что в твои дела сунет нос какая-нибудь слишком усердная и не слишком компетентная личность из администрации.
Правило простое: у тебя должна быть аккредитация Министерства иностранных дел. В этом случае имеешь право работать в любом месте России Тебе не нужно специальное приглашение от местных властей.
Этого-то и не знала местная иммиграционная служба Ставрополя, когда я в октябре 2007 года приехала в город с коллегой из Финляндии. Во время последнего рабочего дня нашу машину остановила дорожная милиция. Мы, как обычно, помахали своими аккредитациями, привыкнув в Москве, что аккредитация Министерства иностранных дел часто обращает жадных гаишников в бегство. Однако это была плохая идея. Милиционер тут же позвонил в местный отдел по делам иностранцев и доложил, что задержал подозрительных иноземцев, у которых, кажется, нет специального разрешения работать в Ставрополе.
Через двадцать минут прибыли трое молодых людей в черных кожаных куртках и вычищенных до блеска ботинках. Им вряд ли было больше тридцати; они уставились в наши аккредитации, как коза на атомный реактор. О том, что журналисты, имеющие аккредитацию российского Министерства иностранных дел, имеют законное право свободно передвигаться по всей России, они и понятия не имели, они вообще в первый раз видели официальную журналистскую аккредитацию. С угрюмыми физиономиями парни так и сяк вертели наши документы. Они не могли понять, почему у нас нет официального приглашения.
Я начала терять терпение: я знала, что документы у нас безупречные и нас ждет интервью. После десятиминутного препирательства нам велели сесть в машину и отвезли в управление по делам иностранцев. Вне себя от злости, я попыталась уговорить этих самозваных полицейских, не имевших ни малейшего права арестовывать нас, отпустить хотя бы нашего оператора, чтобы он мог снять назначенное интервью. Милиционеры же первым делом постарались предъявить нас своему начальству и потому наплевали на мои мольбы.
Тем временем наша редакционная секретарша связалась с ведомством по делам иностранцев в Москве. Вскоре москвичи позвонили ставропольским коллегам и наорали на них за то, что те нарушают закон, после чего нас немедленно отпустили. Последнее, что мы услышали, бросаясь к машине, чтобы успеть на интервью, — вежливый вопрос, не желаем ли мы кофе или чаю.
Никогда нельзя рассчитывать на то, что в России представители власти знают законы, которым Должны следовать. Власти — это отнюдь не инстанция, к которой гражданин может обратиться в затруднительных обстоятельствах; это неминуемая головная боль, с которой гражданин вынужден как-то справляться.
Такое положение вещей делит русских на две группы. Люди из первой группы не испытывают никакого уважения к бюрократам. Спокойно и целеустремленно они обходят систему, если понадобится. Разумеется, они делают это не в открытую и не постоянно, а только если это в их интересах. Это не протест, а лишь хладнокровное понимание того, что предписания часто не имеют разумного основания и поэтому их не стоит понимать буквально.
Люди из второй группы неукоснительно следуют каждому предписанию. Они делают это не по убеждению, а ради того, чтобы не к чему было придраться. Иными словами, это люди, по натуре своей боязливые и не любящие рисковать. Естественно, что им хуже всего приходится в русском обществе и им же чаще всего достается наименее престижная работа.
Большинство людей из сферы обслуживания — регистраторы в гостинице, официантки и секретари — относятся к последней группе. Иностранцу часто приходится конфликтовать с ними. Это происходит из-за того, что они никогда не осмеливаются принять решение самостоятельно или при помощи здравого смысла, а действуют с одной-единственной целью: избавить от каких бы то ни было проблем самих себя.
Однажды мне пришлось обойти пол-Екатеринбурга поздно ночью, по холоду, под мокрым снегом, в поисках работающего банкомата. Регистраторша отказалась прописать меня, если я не заплачу сразу всю сумму за три ночи в гостинице наличными (кредитная карточка тут, естественно, не годилась). Банкомат в гостинице не работал, ближайшие к гостинице банкоматы — тоже. Прописать меня в номер и получить деньги на следующий день было делом немыслимым.
Регистраторша поступила, с ее точки зрения, вполне естественно: она «перестраховалась», то есть позаботилась о том, чтобы у нее не было проблем. Ей показалось проще выгнать постояльца ночью на мороз, чем потом объясняться со своим шефом из-за того, что правила не были соблюдены до последней запятой. В русском языке для этого феномена даже есть особый глагол — «перестраховаться», уберечь собственную шкуру.
Журналист в России должен наблюдать за людьми из первой группы и учиться у них. Методом проб и ошибок.